В марте 1928 года в Париже прозвучали слова: "О, если бы вся наша эмиграция в эти покаянные дни встала пред Господом в одном порыве сокрушения сердечного! Быть может, Господь и сказал бы нам тогда, как расслабленному: "Возьми одр твой и иди в дом твой". И мы бы вернулись в Россию…"
Андрей Петрашкевич специально для Sputnik перечитал старый эмигрантский дневник.
Это было во второй воскресный день Великого поста, а проповедь произнес протоиерей Георгий Спасский. Его предыдущими словами были вот эти: "Какую жалкую картину являем мы собой… Возьмите в общем масштабе нашу эмигрантскую жизнь: несколько сот тысяч нас, изгнанных из Родины. Какую бы громадную силу мы представляли собой, если бы были "одно тело и один дух"! Ведь у нас одна Россия, один язык, одна культура, общие страдания, — и в то же время множество партий, готовых перегрызть горло друг другу.
Возьмите Церковь: один Бог Христос, один Символ веры, одни святые, одинаковая иерархия, одни религиозные обычаи — и какой раскол! Смотрят друг на друга, как на еретиков, и страшный поток злобы кипит под знамением Креста".
Тетрадка с коленкоровой обложкой
Этого священника любили и глубоко уважали Патриарх Тихон и адмирал Александр Колчак, нобелевский номинант писатель Борис Зайцев и певец Федор Шаляпин и тысячи, тысячи соотечественников.
О нем много написано, его биографию легко найти в открытых источниках… Но мне в руки попала тетрадка с коленкоровой обложкой, когда я с трудом сдерживал ярость и слезы, стоя рядом с погибающей библиотекой Свято-Михайло-Архангельской церкви, что на бульваре Александра Третьего в Каннах на Лазурном берегу Франции. Храм сейчас закрыт из-за аварийного состояния, теперь уж там точно не до книг.
Это оказался дневник одной из духовных дочерей протоиерея Георгия Спасского, в котором заботливой рукой были собраны записи и газетные вырезки о духовном отце. Так что все сведения — только оттуда, из сентиментального женского дневника…
Он родился в Гродненской губернии 26 сентября 1877 года. Здесь священствовал его отец, а в Тверской губернии служил священником дед.
Из вырезки с воспоминаниями Бориса Зайцева: "Ребенок родился слабым, болезненным, с сильнейшим расстройством нервной системы, рос ненормальным, диким и крикливым, с отсутствием малейших признаков умственного развития. Шум, пение, даже громкие речи приводили его в ужас. Четырех лет родители привезли его к чудотворной Сурдегской иконе Божией Матери в монастырь в 30 верстах от Поневежа Ковенской губернии. В Успение 1881 года, после усердной молитвы отца-иерея и матери, болезнь исчезла в тот же день. Вспоминается исцеление слепорожденного, о коем сказано было Христом Спасителем: "Ни сей согреши, ни родители его, но да явятся дела Божия на нем" (Ин. 9: 3)".
Я поинтересовался и обнаружил, что в хронике чудес Сурдегской иконы сохранилось описание этого исцеления, произошедшего в 1881 году. Икона же эта, к слову, явилась на источнике в местечке Сурдеги в 1510 году. Странным был этот рубеж XV и XVI веков: Минская икона Богородицы явилась в 1500 году, Жировичская — в 1494…
Вот еще газетная вырезка от 1 августа 1836 года, в которой некто А. Плещеев вспоминает: "Мне хочется привести интересные, вероятно, никому не известные сведения об отце Спасском в дни его ранней юности, когда он жил в Вильне. Юный Спасский увлекался театром, постоянно вращался за кулисами и был приятелем актеров и антрепренера. Молодой человек не на шутку подумывал о поступлении на сцену. Судьба распорядилась иначе и наметила для него путь священнослужителя и проповедника… Его проповеди были просты и прекрасны в ораторском отношении и убедительны и проникновенны по содержанию. Преобладал у него не темперамент, а теплое чувство и редкая человечность".
Виленский Златоуст
Надо сказать, что свои выдающиеся лекции отец Георгий почти всегда дополнял цитатами из театральной драмы "Царь Иудейский", принадлежащей перу поэта К.Р. — великого князя Константина Константиновича Романова, президента Императорской Академии наук с 1858 по 1915 годы. Вообще, он не был монархистом, скорее наоборот. Однако, как сказано в другой пожелтевшей газетной вырезке, именно "отцу Георгию суждено было напутствовать в жизнь вечную смертельно раненного юного князя Олега Константиновича, которого одного из царского рода украсил Господь венцом славной воинской смерти".
Итак, он не стал театральным деятелем, а продолжил служение деда и отца. Да как продолжил! Окончив Гродненскую духовную семинарию и Московскую духовную академию, был некоторое время наблюдателем церковноприходских школ Слонимского уезда, а в 1903 году в 26-летнем возрасте рукоположен во иерея. И уже в те годы архиепископ Виленский и Литовский Тихон (Белавин), будущий Патриарх, называл отца Георгия Спасского "виленским Златоустом" и подарил ему наперсный крест с мощами святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. С этим крестом отец Георгий был погребен…
В начале 1914 года, после знакомства с протопресвитером военного и морского духовенства Георгием Шавельским (который, кстати, тоже родом из Беларуси, из Витебской области) он стал читать лекции в Виленском военном училище. А в январе 1917 года командующий Черноморским флотом вице-адмирал Александр Васильевич Колчак предложил отцу Георгию место главного священника Черноморского флота. С этого времени началось его служение в воинской среде, с которой он сроднился в такой степени, что абсолютным большинством воспринимался в первую очередь как военный священник.
Службы в пустыне
Когда произошел Февральский государственный переворот, он отреагировал на него… курсом лекций "Христос и антихрист в русской революции". По свидетельству воспоминаний из очередной газетной вырезки, эти лекции "помогали множеству впавших в отчаяние и потерявших всякую ориентировку, были как бы духовным якорем".
На деле он обладал редчайшим даром усмирять разъяренные толпы разагитированных и не всегда трезвых матросов. Вот, читаем ветхую страничку-вырезку из какой-то брошюры: "А для других отец Георгий оказался спасителем самой жизни. Мужественно стоял он с крестом в руке в грозные дни революции, и сколько людей благословляло его тогда, а теперь поминают его светлую память за то, что властною силою своего слова и мощью своей веры он вносил успокоение в кипевшие злобою толпы и спасал жизнь многих невинных". Спасать чьи-то жизни от взбешенной толпы — это, согласитесь, редчайший дар.
Очень жаль, что наш формат не позволяет подробно пересказать, как в период между февралем и октябрем 1917-го в севастопольском цирке собрался митинг, и офицеры не были уверены, что покинут его живыми. Но отец Георгий вместо общих слов и контрагитации коротко рассказал, как вера раненого матроса и их совместная с ним искренняя молитва спасли того от ампутации ноги. "Врешь, долгогривый!" — заорали матросы. А он назвал им адрес и имя выздоравливавшего товарища… После него выступал адмирал Колчак, а закончился "митинг в цирке" громогласным пением всего зала "Христос воскресе из мертвых!".
Потом было поражение "белого движения", эвакуация флота в Тунис, лагеря в пустыне и службы, таинства, молебны, требы в песках и в трюмах брошенных кораблей… Далее — переезд в нищий и горестный эмигрантский Париж.
"Тянулись к нему со всех концов, из всех углов жизни люди всякого звания и состояния — и богатые, и бедные, и знатные, и простые… Приходили к нему люди, изломанные жизнью, замученные бедностью, нуждой, болезнями, семейным горем; приходили запутавшиеся в вопросах веры и жизни или нравственно развинченные и опустившиеся: наша эмиграция, униженная и оскорбленная… Он наставлял, утешал, врачевал, поддерживал, руководил.
Нес он на своих пастырских плечах всю эту несказанную, необозримую тяготу нашу беженскую и приносил он эту тяжесть к Престолу Божию", — со слезами свидетельствовал на погребении отца Георгия митрополит Евлогий (Георгиевский).
Отец и друг
Но это будет позже, а пока… Вот один из сотен примеров его забот, о котором свидетельствует написанное им и бережно сохраненное в коленкоровой тетради приходское объявление от 1933 года: "В день Святой Троицы православные христиане стоят в церкви с цветами. Цветы и зелень — символ жизни. Какой прекрасный обычай, и как жалко, что он постепенно вымирает! Во дворе церкви нашей в этот день будут продавать цветы. Сбор пойдет на устройство детской колонии. Дети — цветы жизни. Бедные русские дети! Ради них предлагаем Вам купить цветок, чтобы дать возможность на лоне природы расцвести бедному русскому ребенку. Поддержите доброе дело во имя Животворящей Троицы!"
Нельзя не изумиться обстоятельствам его кончины. В газетной заметке от 2 февраля 1934 года священник К. Замбржицкий рассказывает, что 16 января сего года отец Георгий чувствовал себя как обычно и, совершив Божественную литургию и требы, вечером отправился читать лекцию о догматах Православной Церкви: "…Серая зала в доме Плейеля; в ней все серо и неуютно: серые, словно запыленные стены, серый невысокий нависший потолок, серый же сплошной плотный ковер на полу, будто бы весь напитанный пылью, в котором, чудится, тонут и шаги, и звуки, и самое дыхание".
В зале собрались разные люди, "от высшего или высококультурного до… почти безграмотного; и всем им отец Георгий понятен и равно близок".
Полковник Багрецов в своей заметке по-военному точен: "Мы с удивлением заметили, что речь отца Георгия стала необычной… И вдруг, при словах "в защиту Церкви Христовой и Православия", он замолк и пошатнулся; его подхватили. Вскоре явился врач, за ним со Святыми Дарами пришел отец Сахаров, чтобы напутствовать отходящего; все как один человек пали на колени и… через десять минут нашего пастыря не стало".
В дневнике много газетных вырезок с текстами Бориса Зайцева. Вот, цитирую: "Воином жил, воином умер, как бы в атаке сраженный пулей — во время лекции о догматах на словах "Православие, Церковь", — отстаивая то, что считал угрожаемым".
И еще: "Была в нем некая красота пейзажа душевного… Можно в нем различить основные черты: соединение силы, доброты и грусти. Сила — стихийная его черта. Грусть — от ощущения всеобщей нашей слабости, от страшной незащищенности. Этому противополагаются лишь доброта и любовь, особенно удивительные при силе, которую обычно связывают с суровостью".
Завершить хотелось бы пронзительными словами Бориса Константиновича Зайцева: "Не заносясь, в сдержанности и спокойствии, принимая все свои слабости и грехи, эмиграция может в противовес темным именам, из нее исшедшим, выставить хотя бы одно, но вот это, блистательное в чистоте своей: отец Георгий Спасский".
Что сказать о том, какие чувства овладели мной после прочтения этого дневника? Лучше я о себе промолчу, но передам слова Федора Ивановича Шаляпина, который растерянно говорил на похоронах своего духовника: "Не знаю, к кому пойти… Отец и друг…"
